Данко полный рассказ. М.Горький "Легенда о Данко".Анализ произведения. план-конспект урока по литературе (8 класс) на тему. Это имя в цыганском языке и культуре

Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой - была степь. Были это веселые, сильные и смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора: явились откуда-то иные племена и прогнали прежних в глубь леса. Там были болота и тьма, потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не видать было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то подымался смрад, и от него люди гибли один за другим. Тогда стали плакать жены и дети этого племени, а отцы задумались и впали в тоску. Нужно было уйти из этого леса, и для того были две дороги: одна - назад, - там были сильные и злые враги, другая - вперед, там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота.

Эти каменные деревья стояли молча и неподвижно днем в сером сумраке и еще плотнее сдвигались вокруг людей по вечерам, когда загорались костры. И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору. А еще страшней было, когда ветер бил по вершинам деревьев и весь лес глухо гудел, точно грозил и пел похоронную песню тем людям. Это были все-таки сильные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота. Они сидели, а тени от костров прыгали вокруг них в безмолвной пляске, и всем казалось, что это не тени пляшут, а торжествуют злые духи леса и болота… Люди всё сидели и думали. Но ничто - ни работа, ни женщины не изнуряют тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум… Страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем над трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, - и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче… Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни… Но тут явился Данко и спас всех один. [...]

Данко - один из тех людей, молодой красавец. Красивые - всегда смелы. И вот он говорит им, своим товарищам:
- Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец - все на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!..
Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня.
- Веди ты нас! - сказали они.
Тогда он повел… [...]

Повел их Данко. Дружно все пошли за ним - верили в него. Трудный путь это был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную гнилую пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной. Переплелись их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг много стоил пота и крови тем людям. Долго шли они… Все гуще становился лес, все меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он, молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди их и был бодр и ясен.

Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей. И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей. А из тьмы ветвей смотрело на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это был трудный путь, и люди, утомленные им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в злобе и гневе обрушились на Данко, человека, который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении управлять ими, - вот как!

Остановились они и под торжествующий шум леса, среди дрожащей тьмы, усталые и злые, стали судить Данко.
- Ты, - сказали они, - ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и утомил, и за это ты погибнешь!
- Вы сказали: „Веди!“ - и я повел! - крикнул Данко, становясь против них грудью.- Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы? Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец!
Но эти слова разъярили их еще более.
- Ты умрешь! Ты умрешь! - ревели они.

А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они - как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем тоску.

А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь…

Что сделаю я для людей?! - сильнее грома крикнул Данко.
И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой.
Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.
- Идем! - крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям.

Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел, удивленно качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца. И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко все был впереди, и сердце его все пылало, пылало!

И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была - там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко.

Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, - кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и - умер.

Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…

Легенда о Данко является одной из трех частей рассказа "Старуха Изергиль" Максима Горького. Рассказчик во время сбора винограда знакомится с пожилой женщиной. Она многое повидала в жизни, и ей есть что рассказать людям.

Произведение "Старуха Изергиль" состоит из повествовании о жизни самой женщины и легенды о Данко. В данной статье вы найдете рассказ Данко (краткое содержание).

Голубые искры

На фоне мрачного пейзажа вечерней степи рассказчик замечает то появляющиеся, то исчезающие голубые искры. Сгорая от желания узнать, откуда они, он спрашивает об этом Изергиль. Та в ответ начинает свой неторопливый рассказ.

Смелый народ

Жили когда-то в старые времена люди, были они сильными и не знали страха. И вот однажды на них напало вражеское племя и вытеснило их с родных степных мест на болота, которые окружал темный непроходимый лес. Отчаянье овладело тем племенем, и страх сковал их мысли. Только два выхода было у них: либо вернуться и сдаться на милость захватчикам, либо идти вперед сквозь зловонные болота и густой лес. Так как люди эти не знали страха, хотели они ринуться навстречу врагу и отвоевать родную землю ценой собственных жизней, однако не могли они сделать это, потому что вместе с ними погибли бы и их заветы. Что же произошло дальше, вы узнаете, прочитав наше краткое содержание.

Данко

Когда люди совсем ослабли и почти обезумели, вдруг появился красавец Данко и позвал племя за собой. Он сказал, что все имеет свой конец, лес - тоже не исключение, и что не нужно думать, а необходимо сразу действовать. И люди, увидев в глазах Данко огонь, пошли за ним. Многое им пришлось пережить на своем пути, кровь и смерть были их постоянными спутниками, все испытания и лишения людей не может вместить в себя краткое содержание. Данко же не сдавался. И когда уже силы были на исходе, люди вдруг засомневались в молодом и горячем парне. Несомненно, красивый и смелый мужчина - настоящий романтический герой, именно такой образ и хотел воссоздать Максим Горький. "Данко", краткое содержание которого мы рассматриваем, - произведение, являющееся достойным образцом литературы романтизма.

Гроза

Неожиданно разразилась буря, загремел гром. Деревья склонились своими ветвями к самой земле, мешая людям идти и пугая их. Но так как люди считали себя очень смелыми, им трудно было признаться в собственном страхе и беспомощности. Они решили обвинить во всем своего предводителя и убить его. Смелый парень встал лицом к своему племени, и на секунду в нем вскипела ярость, но она быстро погасла, жалось пересилила ее. Однако люди увидели странный Данко и восприняли его как угрозу. В статье представлено лишь краткое содержание, легенда о Данко в полном изложении более подробно описывает кульминационные моменты произведения.

Сердце Данко

В тот момент, когда люди готовы были разорвать смелого вожака, Данко вырвал из своей груди горящее сердце, и оно рассеяло тьму. Теперь путь был освещен и вовсе не страшен. Люди кинулись вслед за своим предводителем. Через некоторое время лес расступился, перед ними раскинулась степь, залитая солнцем. Данко последний раз взглянул на свободные земли и упал замертво. Все переживания главного героя подробно раскрывает полное содержание. Горящее сердце Данко Горький оставил как напоминание и как своеобразный к людям.

Осторожный человек

Люди, опьяненные счастьем и свободой, не заметили, что произошло с их спасителем. А один осторожный человек взял и зачем-то наступил на горящее сердце. Оно рассыпалось на тысячи голубых искр, а потом погасло. На этих словах заканчивается рассказ, краткое содержание которого было представлено вашему вниманию. Данко погиб во имя людей.

Завершение истории

Женщина заснула, рассказчик укрыл ее и лег рядом на землю. А степь была совсем тихой и не предвещающей ничего хорошего. Этим завершается рассказ "Данко". Краткое содержание не содержит в себе всей красоты описания природы и других подробностей произведения. Для более глубокого понимания необходимо обратиться к полному варианту книги.

Образ и характер Данко (краткое содержание). Основные черты

Горький неспроста заканчивает свое произведение именно легендой о Данко. Таким образом он воспевает смелость, доброту и самопожертвование главного героя. Отличительная Данко - милосердие и способность подавить в себе гнев. С самого начала смелый красавец выделяется среди других членов племени своим острым умом. Он понимает, что люди долго не проживут в таких условиях, потому что силы их на исходе, и желание бороться вот-вот погаснет. Вместе с тем Данко не хочет унизительной рабской жизни для своих сородичей. Поэтому он и призывает их действовать, а не раздумывать. В Данко сильно развиты именно и, что самое главное, люди видят это в его глазах. Первоначально они были готовы доверить свои жизни вожаку и шли с ним добровольно, именно к этому сводится краткое содержание. Данко оказался виноватым без вины.

Прототипом отважного Данко является герой библейской легенды Моисей. Он тоже повел свой народ навстречу свободе. Единственным различием между этими двуми персонажами является то, что Моисею помогал Бог, он был а наш герой действовал самостоятельно, и поступок его шел от доброго и остро чувствующего страдания людей сердца. Краткое содержание "Данко", или легенды о Данко, или "Горящего сердца Данко" (названий можно дать множество, и каждое с удивительной точностью будет подходить), конечно же, не может передать всех тонкостей произведения.

Кульминацией легенды является момент, когда люди, по сути своей слабовольные и злые, обвинили во всем Данко. Они захотели растерзать его. Но герой, готовый к самопожертвованию ради товарищей, подавил в себе гнев, и, не думая о себе, вырвал сердце, чтобы осветить людям путь. Вот еще один момент, взятый из библейских сказаний. Самопожертвование - основная черта, присущая настоящим героям.

В заключительном эпизоде возникает справедливый вопрос о том, достойны ли такие люди жертвы, принесенной Данко? Никто из них не оценил и даже не заметил поступка героя. Мало того, один осторожный человек даже осмелился, пока никто не видел, наступить на горящее сердце. Однако самому Данко этот поступок был жизненно необходим, так как его сердце переполняла любовь к людям, и он не смог бы жить, оставив их на верную погибель.

"Лучший из всех" - именно так называет своего героя Максим Горький. "Данко" (краткое содержание) - произведение, в котором, несмотря на печальный конец, добро побеждает зло. Настоящей наградой для Данко является чувство гордости при взгляде на свободную землю, и он счастлив оттого, что погиб ради людей.

Фрагмент иллюстрации С. А. Сорина

Очень кратко

Старая румынка вспоминает свою бурную молодость и рассказывает две легенды: о сыне орла, обречённом за гордыню на вечное одиночество, и о юноше, который пожертвовал собой, чтобы спасти родное племя.

Названия глав условные и не соответствуют оригиналу. Повествование ведётся от лица рассказчика, имя которого в рассказе не упоминается. Воспоминания старухи Изергиль изложены от её имени.

Рассказчик встретил старуху Изергиль, когда собирал виноград в Бессарабии. Однажды вечером, отдыхая на морском берегу, он беседовал с ней. Вдруг старуха указала на тень от низко плывущего облака, назвала его Ларрой и рассказала «одну из славных сказок, сложенных в степях».

Легенда о Ларре

Много тысяч лет назад в «стране большой реки» жило племя охотников и земледельцев. Однажды одну из девушек этого племени унёс огромный орёл. Девушку долго искали, не нашли и забыли о ней, а через двадцать лет она вернулась со взрослым сыном, которого родила от орла. Сам орёл, почувствовав приближение старости, покончил с жизнью - упал с огромной высоты на острые скалы.

Сын орла был красивым парнем с холодными, гордыми глазами. Он никого не уважал, а со старейшинами держался как с равными себе. Старейшины не захотели принимать парня в своё племя, но это только насмешило его.

Он подошёл к красивой девушке и обнял её, но та оттолкнула его, потому что была дочерью одного из старейшин и боялась гнева своего отца. Тогда сын орла убил девушку. Его связали и начали придумывать «казнь, достойную преступления».

Один мудрец спросил, зачем он убил девушку, и сын орла ответил, что хотел её, а она его оттолкнула. После долгого разговора старейшины поняли, что парень «считает себя первым на земле и, кроме себя, не видит ничего». Он не хотел никого любить и желал брать то, чего ему хотелось.

За всё, что человек берёт, он платит собой: своим умом и силой, иногда - жизнью.

Старейшины поняли, что сын орла обрекает себя на страшное одиночество, решили, что это станет для него самой суровой карой, и отпустили его.

Сына орла назвали Ларрой - отверженным. С тех пор он жил «вольный, как птица», приходил в племя и похищал скот и женщин. В него стреляли, но убить не могли, потому что тело Ларры было закрыто «невидимым покровом высшей кары».

Так жил Ларра много десятилетий. Однажды он приблизился к людям и не стал защищаться. Люди поняли, что Ларра хочет умереть, и отступили, не желая облегчить его участь. Он ударил себя в грудь ножом, но нож сломался, он попытался разбить голову о землю, но земля отстранилась от него, и люди поняли, что Ларра не может умереть. С тех пор он скитается по степи в виде бесплотной тени, наказанный за свою великую гордость.

Воспоминания старухи Изергиль

Старуха Изергиль задремала, а рассказчик сидел на берегу, слушая шум волн и далёкие песни сборщиков винограда.

Внезапно проснувшись, старуха Изергиль начала вспоминать тех, кого любила в своей долгой жизни.

Она жила с матерью в Румынии на берегу реки, ткала ковры. В пятнадцать лет она влюбилась в молодого рыбака. Он уговаривал Изергиль уйти с ним, но к тому времени рыбак ей уже надоел - «только поёт да целуется, ничего больше».

Бросив рыбака, Изергиль влюбилась в гуцула - весёлого, рыжего карпатского молодца из разбойничьей шайки. Рыбак не смог забыть Изергиль и тоже пристал к гуцулам. Так их и повесили вместе - и рыбака, и гуцула, а Изергиль ходила смотреть на казнь.

Затем Изергиль встретила важного и богатого турка, целую неделю прожила в его гареме, потом соскучилась и сбежала с его сыном, темноволосым, гибким мальчиком много младше её, в Болгарию. Там её ранила ножом в грудь некая болгарка, то ли за жениха, то ли за мужа - Изергиль уже не помнит.

Выходили Изергиль в женском монастыре. У монашки-польки, которая за ней ухаживала, в соседнем монастыре был брат. С ним Изергиль и сбежала в Польшу, а молоденький турок умер от избытка плотской любви и тоски по дому.

Поляк был «смешной и подлый», мог словами, как кнутом ударить. Однажды сильно обидел он Изергиль. Она взяла его на руки, бросила в реку и ушла.

Никогда не встречалась после с теми, которых когда-то любила. Это нехорошие встречи, всё равно как бы с покойниками.

Люди в Польше оказались «холодные и лживые», Изергиль было трудно жить среди них. В городе Бохнии её купил один жид, «не для себя купил, а чтобы торговать». Изергиль согласилась, желая заработать денег и вернуться домой. К ней ходили пировать «богатые паны», золотом её осыпали.

Многих любила Изергиль, а больше всего красавца-шляхтича Аркадэка. Он был молод, а Изергиль уже прожила четыре десятка лет. Тогда Изергиль рассталась с жидом и жила в Кракове, была богата - большой дом, слуги. Аркадэк долго добивался её, а добившись - бросил. Потом он пошёл биться с русскими и попал в плен.

Изергиль, прикинувшись нищей, убила часового и сумела вызволить любимого Аркадека из русского плена. Он обещал любить её, но Изергиль с ним не осталась - не хотела, чтобы её любили из благодарности.

После этого Изергиль уехала в Бессарабию и осталась там. Её муж-молдаванин умер, и теперь старуха живёт среди молодых сборщиков винограда, рассказывает им свои сказки.

С моря наплывала грозовая туча, и в степи начали появляться голубые искры. Увидев их, Изергиль поведала рассказчику легенду о Данко.

Легенда о Данко

В старину, между степью и непроходимым лесом жило племя сильных и смелых людей. Однажды из степи явились более сильные племена и прогнали этих людей вглубь леса, где воздух был отравлен ядовитыми испарениями болот.

Люди стали болеть и умирать. Из леса надо было уходить, но позади были сильные враги, а впереди дорогу преграждали болота и деревья-великаны, создававшие вокруг людей «кольцо крепкой тьмы».

Люди не могли вернуться в степь и биться насмерть, потому что у них были заветы, которые не должны были исчезнуть.

Ничто - ни работа, ни женщины не изнуряют тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы.

Тяжкие думы породили страх в сердцах людей. Всё громче звучали трусливые слова о том, что надо вернуться в степь и стать рабами сильнейших.

И тут молодой красавец Данко вызвался вывести племя из леса. Люди поверили и пошли за ним. Труден был их путь, люди гибли в болотах и каждый шаг давался им с трудом. Вскоре измученные соплеменники начали роптать на Данко.

Однажды началась гроза, на лес опустился непроглядный мрак, и племя пало духом. Сознаваться в собственном бессилии людям было стыдно, и они стали упрекать Данко в неумении управлять ими.

Усталые и злые люди стали судить Данко, он же отвечал, что соплеменники сами не сумели сохранить силы на долгий путь и просто шли как стадо овец. Тогда люди захотели убить Данко, и в их лицах уже не было ни доброты, ни благородства. От жалости к соплеменникам сердце Данко вспыхнуло огнём желания помочь им, и лучи этого могучего огня засверкали в его глазах.

Увидев, как горят глаза Данко, люди решили, что он рассвирепел, насторожились и стали окружать его, чтобы схватить и убить. Данко понял их намерение и стало ему горько, а сердце разгорелось ещё ярче. Он «разорвал руками себе грудь», вырвал пылающее сердце, высоко поднял его над головой и повёл очарованных людей вперёд, освещая им путь.

Наконец, лес расступился и племя увидело широкую степь, а Данко радостно рассмеялся и умер. Его сердце ещё пылало рядом с телом. Какой-то осторожный человек увидел это и, чего-то испугавшись, «наступил на гордое сердце ногой». Оно рассыпалось в искры и угасло.

Иногда в степи перед грозой появляются голубые искры. Это остатки горящего сердца Данко.

Окончив рассказ, старуха Изергиль задремала, а рассказчик смотрел на её иссохшее тело и гадал, сколько ещё «красивых и сильных легенд» она знает. Прикрыв старуху лохмотьями, рассказчик прилёг рядом и долго смотрел на покрытое тучами небо, а рядом «глухо и печально» шумело море.

Данко - герой произведения Горького «Старуха Изергиль». Это крепкий молодой человек, которому свойственно человеколюбие и самопожертвование во имя благих целей.

Характер у героя мужественный, бесстрашный. Данко не боится собственной погибели, если дело касается здоровья и благополучия людей, которых он любит. Помимо этого он очень милосерден и сострадателен. Данко обладает спортивной внешностью. Он красив, молод и умен. Это человек, который готов взять на себя тяжкое бремя ответственности и повести за собой людей. Герой обладает харизмой, он хороший оратор: именно поэтому люди верят ему и следуют за ним. Будучи представителем древнего племени, Данко чтил традиции своих предков, переживал за судьбу и будущее своих соплеменников.

Он мечтал о том, чтобы подарить свободу всем людям, которых любит. Его жизненная позиция была такова: отдать всего себя во имя спасения и счастливой жизни для других. За такие положительные черты характера люди поверили Данко: ведь даже в тот момент, когда все отвернулись от него, он пожертвовал собой ради их блага. Смысл существования Данко сводился к следующему: «Что я сделал, делаю и буду делать для людей?», «Чем я готов пожертвовать ради людей?»

Совершенный им подвиг возводит Данко в ранг героя. Для этого человека истинное счастье заключается в том, чтобы жить и творить для других. Несмотря на все эти положительные качества, Данко одинок и у него изначально возникает конфликт с толпой. Но он жертвует самым дорогим - жизнью, чтобы освятить путь людям. Грустно становится от того, что народ в большинстве своем принял подвиг Данко как должное. В тот момент, когда обессиленный и умирающий герой падает на землю, народ радуется и веселится. Но даже умирая, Данко ничуть не сожалел о своем поступке. Самопожертвование - это его идеал и жизненный принцип, которому он остался верен до последнего вздоха.

В образе Данко прослеживается революционная борьба, характерная для того периода истории. Загнанные в убогие места люди олицетворяют угнетенный рабочий класс и крестьянство, а Данко - лучик солнца в темном царстве, словно революционер, готов повести народ к победам и счастливому будущему.

Вариант 2

Творческое наследие Максима Горького огромно. В него входит большое количество разноплановых текстов. Особое место занимают ранние романтические рассказы. В частности текст с названием «Старуха Изергиль». Это текст с особой композицией по принципу «Рассказ в рассказе». А именно от лица Изергиль читатель узнает две красивых древних легенды: о Ларре и Данко.

Данко – это самоотверженный человек, которому не жалко отдать самое дорогое – жизнь, в обмен на благополучие и счастье рода людского.

Если рассказать историю Данко вкратце, то она такова: в неком месте обитало людское племя. В один прекрасный момент их выгнали с обжитых земель более сильные. Племя ушло в местность, непригодную для проживания. Стали люди болеть, умирать. Тогда Данко выбрали они своим предводителем, потому что видели в нем мужество и силу духа.

И Данко решился вести племя человеческое через глухой лес. Но, как обычно бывает, Данко старался делать как лучше, а получилось как всегда. Начались волнения в племени людском. Тогда Данко, чтобы спасти племя человеческое вырвал из собственной груди сердце и осветил им путь людям…

Данко Горький одаривает такими эпитетами, как «сильный, веселый, смелый». Поэтому немудрено, что такой человек способен на самопожертвование ради счастья и благополучия других. Получилось так в данной ситуации, что те, кого он вел за собой, спасовали, а именно дорога оказалась для племени слишком сложной. Чтобы не брать ответственность на себя люди обвинили во всех своих неудачах Данко. Они в конце пути своего обнажили звериное начало, а значит, не могли быть преданными своему предводителю, которого сами же и выбрали.

Следующий эпизод лишний раз подчеркивает способность на благое дело ради своего народа. Это когда Данко ощущает в себе силы сделать что-то светлое и радостное для людей. Он жертвует своим сердцем, жизнью ради человечества. Тогда происходит чудо: тьма отходит и это означает, что побеждает доброта, духовная сила над страхами и ничтожеством человека перед стихией.

Да, Данко умер в конце легенды, но голубые искры от его сердца живы. Это говорит о том, что у людей есть надежда на спасение в смутные периоды истории.

Сочинение о Данко

В своем произведении «Старуха Изергиль» Горький рассказывает две легенды, которые услышал он от старой рассказчицы. В этих повествованиях противопоставляются два разных героя. Оба они – люди сильные. Но, один из них действует только ради собственного удовлетворения, а другой же жертвует собственной жизнью ради людей. Это – Данко.

Происходили эти события очень давно. Жило племя людей. Но, однажды пришли на их землю те, кто оказался сильнее, и выгнали они их. Племя ушло в лес к болоту. Там стали они болеть и умирать один за другим, так как от болота исходил ужасный отравляющий смрад.

Люди не знали, что им делать. Пойти назад и отвоевать свою землю у врага они не могли, потому что боялись нарушить завет. А идти вперед через страшный лес в поиске новой земли они боялись. И, чем больше думали они о предстоящих тяготах, тем сильнее становился их страх, и все больше иссякали их силы.

И тут-то и появляется среди них Данко. В глазах его светился огонь и был он смел. Люди решили, что он сможет провести их сквозь лес. Он согласился. Но, путь был труден. И народ стал роптать на него, а после и вовсе пожелал убить.

Совсем недавно эти люди боялись предстоящего пути и не находили в себе сил проделать его. А, идя за Данко, словно стадо овец за пастухом, они и ответственность всю сложили на него. Перед читателем предстает толпа людей безвольных. Трудности пути их настолько утомили, что они и рады бы остаться на месте. И, хоть и согласились они идти сами, обвиняют во всем того, кто вел их. Никто и не думал о том, что потерь нельзя было избежать. А страх и безволие все больше поглощали их, порождая в сердцах неверие и бессилие.

Тут бы и бросить Данко их. Но, он был человеком самоотверженным. Поэтому он, вместо того, чтобы оставить тех, ради которых он тщетно старался, приносит себя в жертву ради их спасения. Он вырывает из своей груди сердце.

Этот момент с особенным восторгом описывает автор. Сердце Данко горело, горело силой, отвагой и любовью к людям. А они, зачарованные таким зрелищем, без особого труда завершают свой путь. Теперь они уже не роптали.

А когда вышел народ из леса, он был так рад этому, что и не заметил даже того, что спаситель их лежал мертвым под их ногами.

С одной стороны, образ Данко – это пример самоотверженности и любви к ближним. Но, как печален конец: наградой для героя стала лишь его гибель. А те, ради кого он пожертвовал собой, не оценили подвига. Они видели лишь конец своего пути: новую землю, чистое небо и свежий воздух. Но не помнили они уже того, как не решались они на этот путь, не помнят уже и того, как хотели убить человека, поведшего их и отдавшего за них свою жизнь.

Сочинение Характеристика и образ Данко

В рассказе «Старуха Изергиль» есть две легенды, но они противоположны друг другу. История Ларры – это история жестокого и бесчувственного, очень злого человека. Но, так как его история рассказана в начале, то общее впечатление от «Старухи Изергиль» определяет именно последняя часть, в которой говорится о Данко.

Данко – это один из людей, которых автор описывает, как «весёлых, сильных и смелых». В тексте упомянуто, что они жили не племенами, а таборами, то есть, скорее всего, это цыгане. Цыгане и в кино, и в литературе давно стали символом свободы и храбрости. Поэтому легко представить, что для этих людей заветы предков были очень важны, и вместо того, чтобы погибнуть, сражаясь за возможность жить на старом месте, они решили, что им нужно новое, не среди тех болот, куда их загнали племена врагов.

И в минуту, когда такой прекрасный народ был охвачен тоской, именно Данко является всех спасти. Старуха Изергиль говорит про него: «Данко - один из тех людей, молодой красавец. Красивые - всегда смелы». После её слов представляется высокий и статный юноша, цыган, с чёрными, как смоль, волосами и тёмными глазами, в которых и горит тот самый живой огонь, которого не хватало сердцам его народа. Поэтому на его призыв все легко откликаются – за таким лидером действительно хочется идти.

Однако дорога оказалась для них слишком тяжёлой – и, как бывает в жизни, тот, кто не спасает быстро, становится в глазах людей лгуном и предателем. От пережитых тягот те, кто был весёлыми и сильными, слабеют и в своей слабости обвиняют сильнейшего из всех – Данко. Он пытается образумить их словами, но они описываются старухой Изергиль уже как звери – значит, в них нет больше той веры, которая вела их вперёд прежде.

Дальнейшие события уже больше напоминают сказку, чем легенду, но они являются кульминацией того, что человек может сделать для своего народа. Окружённый, но преисполненный любовью и жалостью, Данко задаёт себе вопрос – «Что я сделаю для людей?». Старуха Изергиль говорит, что этот голос был «сильнее грома», то есть даже природа отступила перед силой духа Данко. А потом он вырывает из груди сердце – и тьма окончательно оказывается побеждённой, подчёркивая торжество человеческого разума, человеческой доброты и духовного огня над первобытными страхами и ничтожностью.

В этом отрывке рассказа много повторов – они используются для того, чтобы привлечь внимание к тому, как отличалось путешествие с факелом-сердцем от предыдущего, как заворожены поступком Данко люди, как, в конце концов, невероятно значим этот поступок.

Смерть Данко, описанная в конце, потрясает. Приведя свой народ через такие испытания, совершив невозможное и оказавшись на свободе, он не успевает насладиться чувством долгожданного освобождения и умирает. Это великолепный пример самопожертвования, истинный и горячий, и тут будет более точным сказать – от чистого, горячего сердца. Тем трагичнее то, что какой-то человек растоптал то, что осталось от Данко, превратив его искренний огонь в голубые искры, появляющиеся в степи перед грозой. Но даже и то, что они появляются перед грозой – это ещё одна черта подвига Данко – когда природа наступает, в это опасное время отголоски пламени его сердца словно говорят, что надежда есть всегда, и не нужно бояться грома и молний.

Радищева можно назвать первым писателем в восемнадцатом веке, который попытался разобраться в том, откуда начали появляться социальные противоречия. Будучи представителем дворянства, он был хорошо образован

Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу.

Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.

Они шли, пели и смеялись; мужчины – бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки – веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее.

Кто-то играл на скрипке… девушка пела мягким контральто, слышался смех…

Воздух был пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, незадолго до вечера обильно смоченной дождем. Еще и теперь по небу бродили обрывки туч, пышные, странных очертаний и красок, тут – мягкие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голубые, там – резкие, как обломки скал, матово-черные или коричневые. Между ними ласково блестели темно-голубые клочки неба, украшенные золотыми крапинками звезд. Все это – звуки и запахи, тучи и люди – было странно красиво и грустно, казалось началом чудной сказки. И все как бы остановилось в своем росте, умирало; шум голосов гас, удаляясь, перерождался в печальные вздохи.

– Что ты не пошел с ними? – кивнув головой, спросила старуха Изергиль.

Время согнуло ее пополам, черные когда-то глаза были тусклы и слезились. Ее сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями.

– Не хочу, – ответил я ей.

– У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны… Боятся тебя наши девушки… А ведь ты молодой и сильный…

Луна взошла. Ее диск был велик, кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая на своем веку так много поглотила человеческого мяса и выпила крови, отчего, наверное, и стала такой жирной и щедрой. На нас упали кружевные тени от листвы, я и старуха покрылись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли тени облаков, пропитанные голубым сиянием луны, они стали прозрачней и светлей.

– Смотри, вон идет Ларра!

Я смотрел, куда старуха указывала своей дрожащей рукой с кривыми пальцами, и видел: там плыли тени, их было много, и одна из них, темней и гуще, чем другие, плыла быстрей и ниже сестер, – она падала от клочка облака, которое плыло ближе к земле, чем другие, и скорее, чем они.

– Никого нет там! – сказал я.

– Ты слеп больше меня, старухи. Смотри – вон, темный, бежит степью!

Я посмотрел еще и снова не видел ничего, кроме тени.

– Это тень! Почему ты зовешь ее Ларра?

– Потому что это – он. Он уже стал теперь как тень, – пора! Он живет тысячи лет, солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать бог с человеком за гордость!..

– Расскажи мне, как это было! – попросил я старуху, чувствуя впереди одну из славных сказок, сложенных в степях. И она рассказала мне эту сказку.

«Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это. Далеко за морем, на восход солнца, есть страна большой реки, в той стране каждый древесный лист и стебель травы дает столько тени, сколько нужно человеку, чтоб укрыться в ней от солнца, жестоко жаркого там.

Вот какая щедрая земля в той стране!

Там жило могучее племя людей, они пасли стада и на охоту за зверями тратили свою силу и мужество, пировали после охоты, пели песни и играли с девушками.

Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унес орел, спустившись с неба. Стрелы, пущенные в него мужчинами, упали, жалкие, обратно на землю. Тогда пошли искать девушку, но – не нашли ее. И забыли о ней, как забывают об всем на земле».

Старуха вздохнула и замолчала. Ее скрипучий голос звучал так, как будто это роптали все забытые века, воплотившись в ее груди тенями воспоминаний. Море тихо вторило началу одной из древних легенд, которые, может быть, создались на его берегах.

«Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад. И, когда ее спросили, где была она, она рассказала, что орел унес ее в горы и жил с нею там, как с женой. Вот его сын, а отца нет уже; когда он стал слабеть, то поднялся в последний раз высоко в небо и, сложив крылья, тяжело упал оттуда на острые уступы горы, насмерть разбился о них…

Все смотрели с удивлением на сына орла и видели, что он ничем не лучше их, только глаза его были холодны и горды, как у царя птиц. И разговаривали с ним, а он отвечал, если хотел, или молчал, а когда пришли старейшие племени, он говорил с ними, как с равными себе. Это оскорбило их, и они, назвав его неоперенной стрелой с неотточенным наконечником, сказали ему, что их чтут, им повинуются тысячи таких, как он, и тысячи вдвое старше его. А он, смело глядя на них, отвечал, что таких, как он, нет больше; и если все чтут их – он не хочет делать этого. О!.. тогда уж совсем рассердились они. Рассердились и сказали:

– Ему нет места среди нас! Пусть идет куда хочет.

Он засмеялся и пошел, куда захотелось ему, – к одной красивой девушке, которая пристально смотрела на него; пошел к ней и, подойдя, обнял ее. А она была дочь одного из старшин, осудивших его. И, хотя он был красив, она оттолкнула его, потому что боялась отца. Она оттолкнула его, да и пошла прочь, а он ударил ее и, когда она упала, встал ногой на ее грудь, так, что из ее уст кровь брызнула к небу, девушка, вздохнув, извилась змеей и умерла.

Всех, кто видел это, оковал страх, – впервые при них так убивали женщину. И долго все молчали, глядя на нее, лежавшую с открытыми глазами и окровавленным ртом, и на него, который стоял один против всех, рядом с ней, и был горд, – не опустил своей головы, как бы вызывая на нее кару. Потом, когда одумались, то схватили его, связали и так оставили, находя, что убить сейчас же – слишком просто и не удовлетворит их».

Ночь росла и крепла, наполняясь странными, тихими звуками. В степи печально посвистывали суслики, в листве винограда дрожал стеклянный стрекот кузнечиков, листва вздыхала и шепталась, полный диск луны, раньше кроваво-красный, бледнел, удаляясь от земли, бледнел и все обильнее лил на степь голубоватую мглу…

«И вот они собрались, чтобы придумать казнь, достойную преступления… Хотели разорвать его лошадьми – и это казалось мало им; думали пустить в него всем по стреле, но отвергли и это; предлагали сжечь его, но дым костра не позволил бы видеть его мучений; предлагали много – и не находили ничего настолько хорошего, чтобы понравилось всем. А его мать стояла перед ними на коленях и молчала, не находя ни слез, ни слов, чтобы умолять о пощаде. Долго говорили они, и вот один мудрец сказал, подумав долго:

– Спросим его, почему он сделал это? Спросили его об этом. Он сказал:

– Развяжите меня! Я не буду говорить связанный! А когда развязали его, он спросил:

– Что вам нужно? – спросил так, точно они были рабы…

– Ты слышал… – сказал мудрец.

– Зачем я буду объяснять вам мои поступки?

– Чтоб быть понятым нами. Ты, гордый, слушай! Все равно ты умрешь ведь… Дай же нам понять то, что ты сделал. Мы остаемся жить, и нам полезно знать больше, чем мы знаем…

– Хорошо, я скажу, хотя я, может быть, сам неверно понимаю то, что случилось. Я убил ее потому, мне кажется, – что меня оттолкнула она… А мне было нужно ее.

– Но она не твоя! – сказали ему.

– Разве вы пользуетесь только своим? Я вижу, что каждый человек имеет только речь, руки и ноги… а владеет он животными, женщинами, землей… и многим еще…

Ему сказали на это, что за все, что человек берет, он платит собой: своим умом и силой, иногда – жизнью. А он отвечал, что он хочет сохранить себя целым.

Долго говорили с ним и наконец увидели, что он считает себя первым на земле и, кроме себя, не видит ничего. Всем даже страшно стало, когда поняли, на какое одиночество он обрекал себя. У него не было ни племени, ни матери, ни скота, ни жены, и он не хотел ничего этого.

Когда люди увидали это, они снова принялись судить о том, как наказать его. Но теперь недолго они говорили, – тот, мудрый, не мешавший им судить, заговорил сам:

– Стойте! Наказание есть. Это страшное наказание; вы не выдумаете такого в тысячу лет! Наказание ему – в нем самом! Пустите его, пусть он будет свободен. Вот его наказание!

И тут произошло великое. Грянул гром с небес, – хотя на них не было туч. Это силы небесные подтверждали речь мудрого. Все поклонились и разошлись. А этот юноша, который теперь получил имя Ларра, что значит: отверженный, выкинутый вон, – юноша громко смеялся вслед людям, которые бросили его, смеялся, оставаясь один, свободный, как отец его. Но отец его – не был человеком… А этот – был человек. И вот он стал жить, вольный, как птица. Он приходил в племя и похищал скот, девушек – все, что хотел. В него стреляли, но стрелы не могли пронзить его тела, закрытого невидимым покровом высшей кары. Он был ловок, хищен, силен, жесток и не встречался с людьми лицом к лицу. Только издали видели его. И долго он, одинокий, так вился около людей, долго – не один десяток годов. Но вот однажды он подошел близко к людям и, когда они бросились на него, не тронулся с места и ничем не показал, что будет защищаться. Тогда один из людей догадался и крикнул громко:

– Не троньте его. Он хочет умереть!

И все остановились, не желая облегчить участь того, кто делал им зло, не желая убивать его. Остановились и смеялись над ним. А он дрожал, слыша этот смех, и все искал чего-то на своей груди, хватаясь за нее руками. И вдруг он бросился на людей, подняв камень. Но они, уклоняясь от его ударов, не нанесли ему ни одного, и когда он, утомленный, с тоскливым криком упал на землю, то отошли в сторону и наблюдали за ним. Вот он встал и, подняв потерянный кем-то в борьбе с ним нож, ударил им себя в грудь. Но сломался нож – точно в камень ударили им. И снова он упал на землю и долго бился головой об нее. Но земля отстранялась от него, углубляясь от ударов его головы.

– Он не может умереть! – с радостью сказали люди. И ушли, оставив его. Он лежал кверху лицом и видел – высоко в небе черными точками плавали могучие орлы. В его глазах было столько тоски, что можно было бы отравить ею всех людей мира. Так, с той поры остался он один, свободный, ожидая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду… Видишь, он стал уже как тень и таким будет вечно! Он не понимает ни речи людей, ни их поступков – ничего. И все ищет, ходит, ходит… Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему места среди людей… Вот как был поражен человек за гордость!»

Старуха вздохнула, замолчала, и ее голова, опустившись на грудь, несколько раз странно качнулась.

Я посмотрел на нее. Старуху одолевал сон, показалось мне. И стало почему-то страшно жалко ее. Конец рассказа она вела таким возвышенным, угрожающим тоном, а все-таки в этом тоне звучала боязливая, рабская нота.

На берегу запели, – странно запели. Сначала раздался контральто, – он пропел две-три ноты, и раздался другой голос, начавший песню сначала, а первый все лился впереди его… – третий, четвертый, пятый вступили в песню в том же порядке. И вдруг ту же песню, опять-таки сначала, запел хор мужских голосов.

Каждый голос женщин звучал совершенно отдельно, все они казались разноцветными ручьями и, точно скатываясь откуда-то сверху по уступам, прыгая и звеня, вливаясь в густую волну мужских голосов, плавно лившуюся кверху, тонули в ней, вырывались из нее, заглушали ее и снова один за другим взвивались, чистые и сильные, высоко вверх.

-II-

– Слышал ли ты, чтоб где-нибудь еще так пели? – спросила Изергиль, поднимая голову и улыбаясь беззубым ртом.

– Не слыхал. Никогда не слыхал…

– И не услышишь. Мы любим петь. Только красавцы могут хорошо петь, – красавцы, которые любят жить. Мы любим жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, которые поют там? С восхода по закат работали, взошла луна, и уже – поют! Те, которые не умеют жить, легли бы спать. Те, которым жизнь мила, вот – поют.

– Но здоровье… – начал было я.

– Здоровья всегда хватит на жизнь. Здоровье! Разве ты, имея деньги, не тратил бы их? Здоровье – то же золото. Знаешь ты, что я делала, когда была молодой? Я ткала ковры с восхода по закат, не вставая почти. Я, как солнечный луч, живая была и вот должна была сидеть неподвижно, точно камень. И сидела до того, что, бывало, все кости у меня трещат. А как придет ночь, я бежала к тому, кого любила, целоваться с ним. И так я бегала три месяца, пока была любовь; все ночи этого времени бывала у него. И вот до какой поры дожила – хватило крови! А сколько любила! Сколько поцелуев взяла и дала!..

Я посмотрел ей в лицо. Ее черные глаза были все-таки тусклы, их не оживило воспоминание. Луна освещала ее сухие, потрескавшиеся губы, заостренный подбородок с седыми волосами на нем и сморщенный нос, загнутый, словно клюв совы. На месте щек были черные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, которою была обмотана ее голова. Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта кожа разорвется вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми черными глазами.

Она снова начала рассказывать своим хрустящим голосом:

– Я жила с матерью под Фальчи, на самом берегу Бырлада; и мне было пятнадцать лет, когда он явился к нашему хутору. Был он такой высокий, гибкий, черноусый, веселый. Сидит в лодке и так звонко кричит он нам в окна:

«Эй, нет ли у вас вина… и поесть мне?»

Я посмотрела в окно сквозь ветви ясеней и вижу: река вся голубая от луны, а он, в белой рубахе и в широком кушаке с распущенными на боку концами, стоит одной ногой в лодке, а другой на берегу. И покачивается, и что-то поет. Увидал меня, говорит:

«Вот какая красавица живет тут!.. А я и не знал про это!»

Точно он уж знал всех красавиц до меня! Я дала ему вина и вареной свинины… А через четыре дня дала уже и всю себя… Мы всё катались с ним в лодке по ночам. Он приедет и посвистит тихо, как суслик, а я выпрыгну, как рыба, в окно на реку. И едем… Он был рыбаком с Прута, и потом, когда мать узнала про все и побила меня, уговаривал все меня уйти с ним в Добруджу и дальше, в дунайские гирла. Но мне уж не нравился он тогда – только поет да целуется, ничего больше! Скучно это было уже. В то время гуцулы шайкой ходили по тем местам, и у них были любезные тут… Так вот тем – весело было. Иная ждет, ждет своего карпатского молодца, думает, что он уже в тюрьме или убит где-нибудь в драке, – и вдруг он один, а то с двумя-тремя товарищами, как с неба, упадет к ней. Подарки подносил богатые – легко же ведь доставалось все им! И пирует у нее, и хвалится ею перед своими товарищами. А ей любо это. Я и попросила одну подругу, у которой был гуцул, показать мне их… Как ее звали? Забыла как… Все стала забывать теперь. Много времени прошло с той поры, все забудешь! Она меня познакомила с молодцом. Был хорош… Рыжий был, весь рыжий – и усы, и кудри! Огненная голова. И был он такой печальный, иногда ласковый, а иногда, как зверь, ревел и дрался. Раз ударил меня в лицо… А я, как кошка, вскочила ему на грудь да и впилась зубами в щеку… С той поры у него на щеке стала ямка, и он любил, когда я целовала ее…

– А рыбак куда девался? – спросил я.

– Рыбак? А он… тут… Он пристал к ним, к гуцулам. Сначала все уговаривал меня и грозил бросить в воду, а потом – ничего, пристал к ним и другую завел… Их обоих и повесили вместе – и рыбака и этого гуцула. Я ходила смотреть, как их вешали. В Добрудже это было. Рыбак шел на казнь бледный и плакал, а гуцул трубку курил. Идет себе и курит, руки в карманах, один ус на плече лежит, а другой на грудь свесился. Увидал меня, вынул трубку и кричит:

«Прощай!..»

Я целый год жалела его. Эх!.. Это уж тогда с ними было, как они хотели уйти в Карпаты к себе. На прощанье пошли к одному румыну в гости, там их и поймали. Двоих только, а нескольких убили, а остальные ушли… Все-таки румыну заплатили после… Хутор сожгли и мельницу, и хлеб весь. Нищим стал.

– Это ты сделала? – наудачу спросил я.

– Много было друзей у гуцулов, не одна я… Кто был их лучшим другом, тот и справил им поминки…

Песня на берегу моря уже умолкла, и старухе вторил теперь только шум морских волн, – задумчивый, мятежный шум был славной второй рассказу о мятежной жизни. Все мягче становилась ночь, и все больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные звуки хлопотливой жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом волн… ибо усиливался ветер.

– А то еще турка любила я. В гареме у него была, в Скутари. Целую неделю жила, – ничего… Но скучно стало… – всё женщины, женщины… Восемь было их у него… Целый день едят, спят и болтают глупые речи… Или ругаются, квохчут, как курицы… Он был уж немолодой, этот турок. Седой почти и такой важный, богатый. Говорил – как владыка… Глаза были черные… Прямые глаза… Смотрят прямо в душу. Очень он любил молиться. Я его в Букурешти увидала… Ходит по рынку, как царь, и смотрит так важно, важно. Я ему улыбнулась. В тот же вечер меня схватили на улице и привезли к нему. Он сандал и пальму продавал, а в Букурешти приехал купить что-то. «Едешь ко мне?» – говорит.

«О да, поеду!»

– «Хорошо!»

И я поехала. Богатый он был, этот турок. И сын у него уже был – черненький мальчик, гибкий такой… Ему лет шестнадцать было. С ним я и убежала от турка… Убежала в Болгарию, в Лом-Паланку… Там меня одна болгарка ножом ударила в грудь за жениха или за мужа своего – уже не помню.

Хворала я долго в монастыре одном. Женский монастырь. Ухаживала за мной одна девушка, полька… и к ней из монастыря другого, – около Арцер-Паланки, помню, – ходил брат, тоже монашек… Такой… как червяк, все извивался предо мной… И когда я выздоровела, то ушла с ним… в Польшу его.

– Погоди!.. А где маленький турок?

– Мальчик? Он умер, мальчик. От тоски по дому или от любви… но стал сохнуть он, так, как неокрепшее деревцо, которому слишком много перепало солнца… так и сох все… Помню, лежит, весь уже прозрачный и голубоватый, как льдинка, а все еще в нем горит любовь… И все просит наклониться и поцеловать его… Я любила его и, помню, много целовала… Потом уж он совсем стал плох – не двигался почти. Лежит и так жалобно, как нищий милостыни, просит меня лечь с ним рядом и греть его. Я ложилась. Ляжешь с ним… он сразу загорится весь. Однажды я проснулась, а он уж холодный… мертвый… Я плакала над ним. Кто скажет? Может, ведь это я и убила его. Вдвое старше его я была тогда уж. И была такая сильная, сочная… а он – что же?.. Мальчик!..

Она вздохнула и – первый раз я видел это у нее – перекрестилась трижды, шепча что-то сухими губами.

– Ну, отправилась ты в Польшу… – подсказал я ей.

– Да… с тем, маленьким полячком. Он был смешной и подлый. Когда ему нужна была женщина, он ластился ко мне котом и с его языка горячий мед тек, а когда он меня не хотел, то щелкал меня словами, как кнутом. Раз как-то шли мы по берегу реки, и вот он сказал мне гордое, обидное слово. О! О!.. Я рассердилась! Я закипела, как смола! Я взяла его на руки и, как ребенка, – он был маленький, – подняла вверх, сдавив ему бока так, что он посинел весь. И вот я размахнулась и бросила его с берега в реку. Он кричал. Смешно так кричал. Я смотрела на него сверху, а он барахтался там, в воде. Я ушла тогда. И больше не встречалась с ним. Я была счастлива на это: никогда не встречалась после с теми, которых когда-то любила. Это нехорошие встречи, все равно как бы с покойниками.

Старуха замолчала, вздыхая. Я представлял себе воскрешаемых ею людей. Вот огненно-рыжий, усатый гуцул идет умирать, спокойно покуривая трубку. У него, наверное, были холодные, голубые глаза, которые на все смотрели сосредоточенно и твердо. Вот рядом с ним черноусый рыбак с Прута; плачет, не желая умирать, и на его лице, бледном от предсмертной тоски, потускнели веселые глаза, и усы, смоченные слезами, печально обвисли по углам искривленного рта. Вот он, старый, важный турок, наверное, фаталист и деспот, и рядом с ним его сын, бледный и хрупкий цветок Востока, отравленный поцелуями. А вот тщеславный поляк, галантный и жестокий, красноречивый и холодный… И все они – только бледные тени, а та, которую они целовали, сидит рядом со мной живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без огня, – тоже почти тень.

Она продолжала.

– В Польше стало трудно мне. Там живут холодные и лживые люди. Я не знала их змеиного языка. Все шипят… Что шипят? Это бог дал им такой змеиный язык за то, что они лживы. Шла я тогда, не зная куда, и видела, как они собирались бунтовать с вами, русскими. Дошла до города Бохнии. Жид один купил меня; не для себя купил, а чтобы торговать мною. Я согласилась на это. Чтобы жить – надо уметь что-нибудь делать. Я ничего не умела и за это платила собой. Но я подумала тогда, что ведь, если я достану немного денег, чтобы воротиться к себе на Бырлад, я порву цепи, как бы они крепки ни были. И жила я там. Ходили ко мне богатые паны и пировали у меня. Это им дорого стоило. Дрались из-за меня они, разорялись. Один добивался меня долго и раз вот что сделал: пришел, а слуга за ним идет с мешком. Вот пан взял в руки тот мешок и опрокинул его над моей головой. Золотые монеты стукали меня по голове, и мне весело было слушать их звон, когда они падали на пол. Но я все-таки выгнала пана. У него было такое толстое, сырое лицо, и живот – как большая подушка. Он смотрел, как сытая свинья. Да, выгнала я его, хотя он и говорил, что продал все земли свои, и дома, и коней, чтобы осыпать меня золотом. Я тогда любила одного достойного пана с изрубленным лицом. Все лицо было у него изрублено крест-накрест саблями турок, с которыми он незадолго перед тем воевал за греков. Вот человек!.. Что ему греки, если он поляк? А он пошел, бился с ними против их врагов. Изрубили его, у него вытек один глаз от ударов, и два пальца на левой руке были тоже отрублены… Что ему греки, если он поляк? А вот что: он любил подвиги. А когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, – те просто лентяи или трусы или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно… О, этот, рубленый, был хороший человек! Он готов был идти на край света, чтобы делать что-нибудь. Наверное, ваши убили его во время бунта. А зачем вы ходили бить мадьяр? Ну-ну, молчи!..

И, приказывая мне молчать, старая Изергиль вдруг замолчала сама, задумалась.

– Знала также я и венгра одного. Он однажды ушел от меня, – зимой это было, – и только весной, когда стаял снег, нашли его в поле с простреленной головой. Вот как! Видишь – не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать – не меньше… Что я говорила? О Польше… Да, там я сыграла свою последнюю игру. Встретила одного шляхтича… Вот был красив! Как черт. Я же стара уж была, эх, стара! Было ли мне четыре десятка лет? Пожалуй, что и было… А он был еще и горд, и избалован нами, женщинами. Дорого он мне стал… да. Он хотел сразу так себе взять меня, но я не далась. Я не была никогда рабой, ничьей. А с жидом я уже кончила, много денег дала ему… И уже в Кракове жила. Тогда у меня все было: и лошади, и золото, и слуги… Он ходил ко мне, гордый демон, и все хотел, чтоб я сама кинулась ему в руки. Мы поспорили с ним… Я даже, – помню, – дурнела от этого. Долго это тянулось… Я взяла свое: он на коленях упрашивал меня… Но только взял, как уж и бросил. Тогда поняла я, что стала стара… Ох, это было мне не сладко! Вот уж не сладко!.. Я ведь любила его, этого черта… а он, встречаясь со мной, смеялся… подлый он был! И другим он смеялся надо мной, а я это знала. Ну, уж горько было мне, скажу! Но он был тут, близко, и я все-таки любовалась им. А как вот ушел он биться с вами, русскими, тошно стало мне. Ломала я себя, но не могла сломать… И решила поехать за ним. Он около Варшавы был, в лесу.

Но когда я приехала, то узнала, что уж побили их ваши… и что он в плену, недалеко в деревне.

«Значит, – подумала я, – не увижу уже его больше!»

А видеть хотелось. Ну, стала стараться увидать… Нищей оделась, хромой, и пошла, завязав лицо, в ту деревню, где был он. Везде казаки и солдаты… дорого мне стоило быть там! Узнала я, где поляки сидят, и вижу, что трудно попасть туда. А нужно мне это было. И вот ночью поползла я к тому месту, где они были. Ползу по огороду между гряд и вижу: часовой стоит на моей дороге… А уж слышно мне – поют поляки и говорят громко. Поют песню одну… к матери бога… И тот там же поет… Аркадэк мой. Мне горько стало, как подумала я, что раньше за мной ползали… а вот оно, пришло время – и я за человеком поползла змеей по земле и, может, на смерть свою ползу. А этот часовой уже слушает, выгнулся вперед. Ну, что же мне? Встала я с земли и пошла на него. Ни ножа у меня нет, ничего, кроме рук да языка. Жалею, что не взяла ножа. Шепчу:

«Погоди!..»

А он, солдат этот, уже приставил к горлу мне штык. Я говорю ему шепотом:

«Не коли, погоди, послушай, коли у тебя душа есть! Не могу тебе ничего дать, а прошу тебя…»

Он опустил ружье и также шепотом говорит мне:

«Пошла прочь, баба! пошла! Чего тебе?»

Я сказала ему, что сын у меня тут заперт…

«Ты понимаешь, солдат, – сын! Ты ведь тоже чей-нибудь сын, да? Так вот посмотри на меня – у меня есть такой же, как ты, и вон он где! Дай мне посмотреть на него, может, он умрет скоро… и, может, тебя завтра убьют… будет плакать твоя мать о тебе? И ведь тяжко будет тебе умереть, не взглянув на нее, твою мать? И моему сыну тяжко же. Пожалей же себя и его, и меня – мать!..»

Ох, как долго говорила я ему! Шел дождь и мочил нас. Ветер выл и ревел, и толкал меня то в спину, то в грудь. Я стояла и качалась перед этим каменным солдатом… А он все говорил:

И каждый раз, как я слышала его холодное слово, еще жарче во мне вспыхивало желание видеть того, Аркадэка… Я говорила и мерила глазами солдата – он был маленький, сухой и все кашлял. И вот я упала на землю перед ним и, охватив его колени, все упрашивая его горячими словами, свалила солдата на землю. Он упал в грязь. Тогда я быстро повернула его лицом к земле и придавила его голову в лужу, чтоб он не кричал. Он не кричал, а только все барахтался, стараясь сбросить меня с своей спины. Я же обеими руками втискивала его голову глубже в грязь. Он и задохнулся… Тогда я бросилась к амбару, где пели поляки.

«Аркадэк!..» – шептала я в щели стен. Они догадливые, эти поляки, – и, услыхав меня, не перестали петь! Вот его глаза против моих.

«Можешь ты выйти отсюда?» – «Да, через пол!» – сказал он. «Ну, иди же». И вот четверо их вылезло из-под этого амбара: трое и Аркадэк мой.

«Где часовые?» – спросил Аркадэк.

«Вон лежит!..»

И они пошли тихо-тихо, согнувшись к земле. Дождь шел, ветер выл громко. Мы ушли из деревни и долго молча шли лесом. Быстро так шли. Аркадэк держал меня за руку, и его рука была горяча и дрожала.

О!.. Мне так хорошо было с ним, пока он молчал. Последние это были минуты – хорошие минуты моей жадной жизни. Но вот мы вышли на луг и остановились. Они благодарили меня все четверо. Ох, как они долго и много говорили мне что-то! Я все слушала и смотрела на своего пана. Что же он сделает мне? И вот он обнял меня и сказал так важно… Не помню, что он сказал, но так выходило, что теперь он в благодарность за то, что я увела его, будет любить меня… И стал он на колени предо мной, улыбаясь, и сказал мне:

«Моя королева!»

Вот какая лживая собака была это!.. Ну, тогда я дала ему пинка ногой и ударила бы его в лицо, да он отшатнулся и вскочил. Грозный и бледный стоит он предо мной… Стоят и те трое, хмурые все. И все молчат. Я посмотрела на них… Мне тогда стало – помню – только скучно очень, и такая лень напала на меня… Я сказала им:

«Идите!»

Они, псы, спросили меня:

«Ты воротишься туда, указать наш путь?»

Вот какие подлые! Ну, все-таки ушли они. Тогда и я пошла… А на другой день взяли меня ваши, но скоро отпустили. Тогда увидела я, что пора мне завести гнездо, будет жить кукушкой! Уж тяжела стала я, и ослабели крылья, и перья потускнели… Пора, пора! Тогда я уехала в Галицию, а оттуда в Добруджу. И вот уже около трех десятков лет живу здесь. Был у меня муж, молдаванин; умер с год тому времени. И живу я вот! Одна живу… Нет, не одна, а вон с теми.

Старуха махнула рукой к морю. Там все было тихо. Иногда рождался какой-то краткий, обманчивый звук и умирал тотчас же.

– Любят они меня. Много я рассказываю им разного. Им это надо. Еще молодые все… И мне хорошо с ними. Смотрю и думаю:

«Вот и я, было время, такая же была… Только тогда, в мое время, больше было в человеке силы и огня, и оттого жилось веселее и лучше… Да!..»

Она замолчала. Мне грустно было рядом с ней. Она же дремала, качая головой, и тихо шептала что-то… может быть, молилась.

С моря поднималась туча – черная, тяжелая, суровых очертаний, похожая на горный хребет. Она ползла в степь. С ее вершины срывались клочья облаков, неслись вперед ее и гасили звезды одну за другой. Море шумело. Недалеко от нас, в лозах винограда, целовались, шептали и вздыхали. Глубоко в степи выла собака… Воздух раздражал нервы странным запахом, щекотавшим ноздри. От облаков падали на землю густые стаи теней и ползли по ней, ползли, исчезали, являлись снова… На месте луны осталось только мутное опаловое пятно, иногда его совсем закрывал сизый клочок облака. И в степной дали, теперь уже черной и страшной, как бы притаившейся, скрывшей в себе что-то, вспыхивали маленькие голубые огоньки. То там, то тут они на миг являлись и гасли, точно несколько людей, рассыпавшихся по степи далеко друг от друга, искали в ней что-то, зажигая спички, которые ветер тотчас же гасил. Это были очень странные голубые языки огня, намекавшие на что-то сказочное.

– Видишь ты искры? – спросила меня Изергиль.

– Вон те, голубые? – указывая ей на степь, сказал я.

– Голубые? Да, это они… Значит, ле-таки! Ну-ну… Я уж вот не вижу их больше. Не могу я теперь многого видеть.

– Откуда эти искры? – спросил я старуху. Я слышал кое-что раньше о происхождении этих искр, но мне хотелось послушать, как расскажет о том же старая Изергиль.

– Эти искры от горящего сердца Данко. Было на свете сердце, которое однажды вспыхнуло огнем… И вот от него эти искры. Я расскажу тебе про это… Тоже старая сказка… Старое, все старое! Видишь ты, сколько в старине всего?.. А теперь вот нет ничего такого – ни дел, ни людей, ни сказок таких, как в старину… Почему?.. Ну-ка, скажи! Не скажешь… Что ты знаешь? Что все вы знаете, молодые? Эхе-хе!.. Смотрели бы в старину зорко – там все отгадки найдутся… А вот вы не смотрите и не умеете жить оттого… Я не вижу разве жизнь? Ох, все вижу, хоть и плохи мои глаза! И вижу я, что не живут люди, а все примеряются, примеряются и кладут на это всю жизнь. И когда обворуют сами себя, истратив время, то начнут плакаться на судьбу. Что же тут – судьба? Каждый сам себе судьба! Всяких людей я нынче вижу, а вот сильных нет! Где ж они?.. И красавцев становится все меньше.

Старуха задумалась о том, куда девались из жизни сильные и красивые люди, и, думая, осматривала темную степь, как бы ища в ней ответа.

Я ждал ее рассказа и молчал, боясь, что, если спрошу ее о чем-либо, она опять отвлечется в сторону.

И вот она начала рассказ.

-III-

«Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой – была степь. Были это веселые, сильные и смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора явились откуда-то иные племена и прогнали прежних в глубь леса.

Там были болота и тьма, потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не видать было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то подымался смрад, и от него люди гибли один за другим. Тогда стали плакать жены и дети этого племени, а отцы задумались и впали в тоску. Нужно было уйти из этого леса, и для того были две дороги: одна – назад, – там были сильные и злые враги, другая – вперед, – там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота. Эти каменные деревья стояли молча и неподвижно днем в сером сумраке и еще плотнее сдвигались вокруг людей по вечерам, когда загорались костры. И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору. А еще страшней было, когда ветер бил по вершинам деревьев и весь лес глухо гудел, точно грозил и пел похоронную песню тем людям. Это были все-таки сильные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота. Они сидели, а тени от костров прыгали вокруг них в безмолвной пляске, и всем казалось, что это не тени пляшут, а торжествуют злые духи леса и болота… Люди всё сидели и думали. Но ничто – ни работа, ни женщины не изнуряют тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум… Страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем над трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, – и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче… Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни… Но тут явился Данко и спас всех один».

Старуха, очевидно, часто рассказывала о горящем сердце Данко. Она говорила певуче, и голос ее, скрипучий и глухой, ясно рисовал предо мной шум леса, среди которого умирали от ядовитого дыхания болота несчастные, загнанные люди…

«Данко – один из тех людей, молодой красавец. Красивые – всегда смелы. И вот он говорит им, своим товарищам:

– Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец – все на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!..

Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня.

– Веди ты нас! – сказали они.

Тогда он повел…»

Старуха помолчала и посмотрела в степь, где все густела тьма. Искорки горящего сердца Данко вспыхивали где-то далеко и казались голубыми воздушными цветами, расцветая только на миг.

«Повел их Данко. Дружно все пошли за ним – верили в него. Трудный путь это был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную гнилую пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной. Переплелись их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг много стоил пота и крови тем людям. Долго шли они… Все гуще становился лес, все меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он, молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди их и был бодр и ясен.

Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей. И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей. А из тьмы ветвей смотрело на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это был трудный путь, и люди, утомленные им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в злобе и гневе обрушились на Данко, человека, который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении управлять ими, – вот как!

Остановились они и под торжествующий шум леса, среди дрожащей тьмы, усталые и злые, стали судить Данко.

– Ты, – сказали они, – ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и утомил, и за это ты погибнешь!

– Вы сказали:

«Веди!»

– и я повел! – крикнул Данко, становясь против них грудью. – Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы? Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец!

Но эти слова разъярили их еще более.

– Ты умрешь! Ты умрешь! – ревели они. А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они – как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем тоску.

А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь…

– Что сделаю я для людей?! – сильнее грома крикнул Данко.

И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой.

Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.

– Идем! – крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям.

Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел, удивленно качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца.

И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко все был впереди, и сердце его все пылало, пылало!

И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была – там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струёй из разорванной груди Данко.

Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, – кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и – умер.

Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…»

– Вот откуда они, голубые искры степи, что являются перед грозой!

Теперь, когда старуха кончила свою красивую сказку, в степи стало страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который сжег для людей свое сердце и умер, не прося у них ничего в награду себе. Старуха дремала. Я смотрел на нее и думал:

«Сколько еще сказок и воспоминаний осталось в ее памяти?»

И думал о великом горящем сердце Данко и о человеческой фантазии, создавшей столько красивых и сильных легенд.

Дунул ветер и обнажил из-под лохмотьев сухую грудь старухи Изергиль, засыпавшей все крепче. Я прикрыл ее старое тело и сам лег на землю около нее. В степи было тихо и темно. По небу все ползли тучи, медленно, скучно… Море шумело глухо и печально.

В России обнаружены следы более развитой цивилизации:

Время гигантов!

Слышал легенду, будто когда-то
Нашу страну населяли гиганты.
Будто бы жили странной судьбою:
Были готовы к работе и к бою.

***

От недостатка хлеба и мяса
Бредили Марксом, Победой и Марсом,
Снежной тайгой, Арктикой хмурой,
Яркими звездами над Байконуром,
Пламенем жарким, бездной бездонной…
Строили шахты, плотины и домны.

***

И заблуждались, и побеждали.
Ждали гостей из немыслимой дали.
Сквозь канонаду бойни кровавой
Мчались, чтоб рухнуть в высокие травы,
В снег почерневший, в воду и в глину…
Алый свой флаг вознесли над Берлином.
Шли от колхозной луковой грядки
К Олимпиаде, Афгану, разрядке.

***
Шли сквозь шаблоны и трафареты,
Шли, за собой увлекая планету,
Кровью писали добрую сказку.
Даже ошибки их были гигантски.
Верили, веру в сердце лелея,
В непогрешимость речей с Мавзолея,
Знали, что правы серп их и молот,
Знали, что мир лишь на время расколот,
Что не навечно боль и печали…

***

Но измельчали. Увы, измельчали…
Их же потомки прячутся робко
В затхлой тиши кабинетных коробок,
Мыслят стандартно, далью не бредят,
Сводят безжизненно с дебетом кредит,
Мелко мечтают, думают редко…
В них ничего не осталось от предков.